Город богов - Страница 188

188

«Это ты дурак, Галладон, — горько твердил себе дыол, — Не Раоден, а ты. Он не мог идти против своей натуры, но ты-то должен был понимать, какой конец вас ждет!»

И все же он надеялся, что Раоден вот-вот встанет и найдет выход из положения. Казалось, что друг наложил на него заклятие, заронил зерно веры в лучшее, которого никак не выкорчевать. Галладон не мог избавиться от надежды, и скорее всего она останется с ним до конца, пока он не упадет в озеро.

Дьюл без слов кивнул Карате, и они вдвоем подняли принца, готовые совершить последний рывок. Через несколько минут он позабудет наконец и о надежде, и об отчаянии.

Элантрис накрывала темнота, хотя рассвет уже разгорался на горизонте. Высокие стены отбрасывали густую тень, не давая солнечному свету проникнуть в город, продлевая ночь. Горожан согнали на привратную площадь, где их уже поджидали фьерденцы. Они сооружали. огромный костер, топливо несли из Каи, причем в ход шло все, от мебели до разобранных на доски домишек бедного люда.

Люкела удивило, что в Элантрисе их поджидали всего трое демонических воинов, которые наблюдали за работами. Костер собирали обычные солдаты, чьи доспехи покрывали алые короткие плащи, выдававшие в них дереитских монахов. Они работали быстро и не встречались глазами с пленниками — очевидно, предпочитали не задумываться, для чего именно собирают топливо.

Люкел тоже старался не заглядывать в будущее.

Джалла прижалась к нему, девушка всем телом сотрясалась от страха. Люкел пытался убедить ее выступить вперед, признаться в свордийском происхождении и умолять о пощаде, но она отказалась наотрез. Обычно его жена вела себя так тихо и непритязательно, что незнакомые люди принимали ее за слабовольную, покорную мужу женщину. Но стоило посмотреть на Джаллу сейчас, когда она непреклонно отказалась покинуть супруга перед лицом верной смерти, они бы поняли свою ошибку. Из всех удачно совершенных сделок и авантюр Люкела самую ценную награду принесла ему любовь Джаллы.

Теперь, когда Киин лежал без сознания, Даора с детьми тянулись за опорой к нему. Только Адиен стоял в стороне, не отрывая взгляда от груды топлива, и бормотал себе под нос какие-то цифры.

Люкел оглядел толпу знати, он попытался ободрить их улыбкой, хотя сам не верил в спасение. Видимо, Элантрису суждено стать их общей могилой. В задних рядах толпы, скрытый от солдат стоящими впереди, его внимание привлек Шуден. Он стоял с закрытыми глазами, а его руки медленно выписывали в воздухе повторяющийся узор.

Поначалу Люкел испугался, что от потрясений джиндосец лишился разума, но потом вспомнил странный танец, который Шуден показывал в первый день занятий по фехтованию: Чей Шан.

Шуден медленно взмахивал руками, пока ничто не выдавало намека на грядущее буйство движений. Молодой купец с растущей решимостью наблюдал за другом, каким-то образом понимая, что проиходит у того в голове. Шуден не умел сражаться, но он не даст безропотно убить тех, кого любит. Он предпочтет погибнуть в бою, чем сидеть и ждать чудесного спасения.

Люкел глубоко вдохнул, его охватил стыд за собственную покорность судьбе. Он поискал вокруг себя глазами и увидел оброненную солдатом ножку от стола. Когда настанет время, Шудену не придется драться в одиночку.

Раоден покачивался на мягких волнах забытья. Время ничего не значило — он сам стал временем. Оно текло в нем, как часть его сущности. Порой его поднимало к поверхности сознания, но там поджидала боль, и принц поспешно возвращался на глубину. Терзающая его агония походила на прозрачную гладь озера, и, если вынырнуть на поверхность, боль вернется и поглотит его.

Когда он приближался к поверхности боли, Раодену казалось, что он что-то видит. Встающие перед глазами картины могли происходить в действительности, но скорее всего поднимались из глубин памяти. Он видел лицо Галладона, встревоженное и сердитое одновременно. Видел Карату, чьи глаза туманило отчаяние. Потом возник горный склон с низким кустарником и валунами. Ничто не имело значения.

— Я часто думал, что лучше бы они дали ей умереть.

Хратен поднял голову. Голос Дилафа звучал тихо и размеренно, как будто тот разговаривал сам с собой. Тем не менее монах не спускал с него глаз.

— О чем ты? — нерешительно спросил Хратен.

— Если бы они только дали ей умереть… — Дилаф замолчал.

Он сидел на краю крыши, наблюдая за собирающимися в заливе кораблями, и его лицо окутала грустная задумчивость. Настроение артета всегда скакало из одной крайности в другую; никто не мог гореть долгие годы так рьяно и не нанести вреда своему разуму. Еще пара лет, и Дилаф окончательно лишится рассудка.

— Уже тогда мне было пятьдесят, — продолжал монах. — Я прожил на свете семьдесят лет, а до сих пор выгляжу не старше двадцати. Она считала меня самым красивым мужчиной в мире, хотя мне пришлось изуродовать себя, чтобы походить на арелонца.

Хратен хранил молчание. Он слышал рассказы о заклинаниях, при помощи которых дахорские монахи умели менять облик человека. Без сомнений, изменения проходили в страшных мучениях.

— Когда она заболела, я отвел ее в Элантрис, — бормотал Дилаф, прижав колени к груди. — Я знал, что совершаю богохульство, что обращаюсь к язычникам, но даже сорок лет в Дахоре не удержали меня, если существовала надежда, что элантрийцы сумеют ей помочь. Все говорили, что в Элантрисе, в отличие от Дахора, умеют лечить. И я отвел ее.

Монах больше не смотрел на Хратена, его взгляд заволокла дымка воспоминаний.

— Они заколдовали ее, — прошептал он. — Лекарь сказал, что ошибся в заклинании, но я знаю правду. Они узнали меня, и их обуяла ненависть. Иначе зачем им проклинать Селу? Ее кожа потемнела, волосы выпали, и она медленно умирала. По ночам она кричала, говорила, что боль поедает ее изнутри; в конце концов она бросилась с городской стены.

188